Я так хочу. Новая глава.

предыдущая глава

Глава 44

Занавеса дождя отсекла за окном фиолетовые сумерки. Мошкара пробралась сквозь сетку, кружила серым облаком под лампочкой, ударялась в лицо. Лина протянула руку, пальцы отыскали стеклянные грани. Поднесла стакан ко рту. Вода не появилась...

Она попыталась вспомнить, когда приходила Ту. Морщась от головной боли, связывала череду образов: темно, дождь, свет, снова дождь, солнце греет лицо, солнце слепит глаза... Она старалась собрать ощущения воедино и привязать ко времени. Но всё разваливалось. Бессвязные отрезки не обретали смысл, не наполнялись временем. Сегодня – это вчера?

Лина потянулась за водой и, на полпути, остановила глупую руку, вспомнив, что стакан все так же пуст.

Внутри заболело, словно кто-то раздавил в кулаке желудок. На языке разлилась горечь. Затопил страх. Голову снова опутала прозрачная занавеска, не давая воздуху проникать в лёгкие. Лина обхватила шею, подняла голову и вдохнула. Она ещё справлялась, да, справлялась... Но скоро понадобятся таблетки. И вода...

Она села. Затёкшие конечности едва слушались. Лина не чувствовала стоп, но видела как босые ноги опустились на половицы. Держась высокой спинки стула, осторожно поднялась. Постояла, неуверенно шагнула. Коленные чашечки вылезли из-под футболки, натянули бледную тонкую кожу с просвечивающимися венами. Лина долго смотрела вниз, испытывая ощущение нереальности. Невозможно… Эти ноги умели бегать...

Крутая лестница сбегала в полумрак мелкими ступенями. Лина посмотрела вниз, голова кружилась. Руки судорожно сжали перила.

– Ту, – вытолкнула из горла надтреснутый сип, – Ту! – позвала чуть громче.

Лина закрыла глаза и заставила тело двигаться. Одна ступенька, вторая, третья... На последней она качнулась, едва удержав равновесие. Ту выпрыгнула из гостиной как заяц и отпрянула.

– Хин чао, мадам! – поклонилась вьетнамка, из-под распущенных волос блеснули белки круглых глаз.

Лина проводила взглядом фигурку, пятившуюся спиной к дверям. Когда Ту юркнула на улицу, посмотрела в комнату. В голубом полумраке лицом к открытому окну стоял Берри. Азиатское солнце выжгло голый торс до черноты. Лунный свет перламутром лёг на плечи, тенями и бликами расчертил рельеф спины. Длинные ноги казалось, вырастали из пола резким движением вверх. Старые джинсы закатаны над щиколотками, руки в задних карманах, голова откинула. Худая фигура излучала напряжение. Под загорелой кожей вместе с мышцами перекатывались нервы.

Жирный механический запах напоминал ее безумие. Пострадавшую стену отмыли и снова навесили полки, в придвинутом на место кресле гордо застыла, словно хозяйский пёс, иссиня-чёрная гитара. На полированной поверхности низкого стола растеклось белое пятно, нарушая окружающий аскетизм...

Лина долго смотрела на синтетическое кружево дешёвого бюстгальтера, наверное вечность. Хотела уйти, спасаясь бегством, как делала всегда, но тело приросло к порогу. Оно не подчинялось, слушаясь инстинктов, которые говорили: идти некуда, спасать нечего и спасаться не от кого.

Что в ней кончилось? Иссушилось? Любовь? Лина так долго не дышала, что между рёбрами запекло. Вздохнула и внезапно кровь побежала, прилила в голову и добралась до кончиков пальцев. Из горла вырвался хрип.

Кит обернулся, синие глаза равнодушно мазнули, взгляд проплыл мимо. Лина никогда не видела, как перегорает предохранитель, как от короткого замыкания происходит пожар, как молния рассекает старое дерево надвое, но точно знала, что сейчас она тот самый предохранитель, провод и столетний дуб. Ей казалось, сухой треск, словно выстрел, разнёсся над крышами лачуг, взрыв снёс плотину, тщательно выстроенную вокруг мягкого уязвимого нутра, покалеченного разума, сердца... Не оставил камня на камне.

Гнев заполыхал в ней белым огнём. Не рассуждающий, неудержимый. Ярость ослепила, прорвалась как нарыв. Мышцы пропитались ненавистью и съёжились. Лина бросилась, чувствуя силы, задушить его:

– Она же ребёнок, сволочь!

– Ребёнок? – не замечая беспорядочных ударов, Берри ссутулился, неторопливо поймал её кулаки:

– Этот ребёнок пять лет работает массажисткой и отлично знает, как сделать клиенту "нappy end". – Усталый голос звучал невыразительно и монотонно.

– Что?

– Её первые слова на английском. Знаешь, что это?

– Пусти! – Лина вырывала руки.

– Оральный секс. Входит в процедуру массажа.

– Тебе захотелось массажа?!

– Нет. Она пришла ко мне в постель. Голая. И разбудила ртом.

– Ты врёшь!

Лина выкручивала руки из стальных браслетов, сомкнувшихся на кистях. Злые слёзы обожгли глаза. Она не хотела, чтобы он их видел. Мускулы сами сложились в движение – основа выживания Бронкса – колено выбросилось, метя точно в пах.

Казалось, Берри очень медленно сдвинул корпус вправо и разжал ладони. Потеряв равновесие, Лина приземлилась на угол стола. В последнюю секунду, сгруппировалась, смягчив удар бедром, откатилась в сторону. Тяжело дыша, вскинула глаза.

– Тебе ведь всё равно с кем, – прошипела она, – а Ту… была моей! И… любила меня! Почему ты не оставил её мне!?

– Ты не просила.

– Не просила? О, Господи, а ты не можешь пропустить ничего, что движется?! Ты чёрствый, самовлюблённый эгоист! Животное!

– Ничего нового, – Кит поигрывал в кармане связкой ключей, лицо ничего не выражало: – Всё это я уже слышал.

– Тебе плевать! Плевать на всех! Для тебя окружающие мясо! Ты любишь только себя! – она протянула скрюченные пальцы, желая видеть эту надменную фигуру согнутой от боли.

– Не особо, – проговорил Кит безлико, пустым как неподвижные черты, голосом. – Но я рад, что ты выговорилась.

– За что ты ненавидишь меня?

– Не обольщайся. Ненависть отбирает много сил. У меня на это нет времени.

– Зато есть время на шлюх!

– Ни больше – ни меньше.

Лина пронзительно расхохоталась и затрясла головой.

– Что же мы для тебя? Вроде кеглей в боулинге?

– Хорошее сравнение. Но на спорт вы не тяните. Скорее на бухло. Лучше или хуже. Но чаще пофиг, чем залиться. Сама знаешь, как это бывает, – в немигающем взгляде стыл лёд, – пойдёт любое пойло, лишь бы не блевануть.

– Ты садист, – прошептала Лина, поднимаясь с пола. – Знаешь, что люблю и играешь ботинком как с собачонкой!

– Моя физиономия часто привлекает фриков. Возможно, ты страдаешь мазохизмом?

– Я убью тебя!

Она шагнула к застывшему на фоне окна, как остриё стилета, силуэту. И не успела замахнуться. Кит схватил за плечи, прижал к груди и улыбнулся гипнотической улыбкой с экрана.

– Что ты сделаешь, дорогая? Задушишь в супружеских объятиях? Из дома вынесли всё колющее и режущее. Нет даже грёбаных палочек.

– Господи, как можно любить тебя! Ты чудовище! – задохнулась она. – Ненавижу!

– Ненавидишь? И терпишь. Как все. Вы готовы повизгивать от радости, ползая в ногах и облизывая мои сраные подмётки. Я могу тебя ударить, унизить, раздавить как таракана, стоит сжать покрепче.

Тиски вокруг рёбер медленно, почти нежно сжимались.

– А, Лина? Хочешь увидеть, как через горло полезут кишки? Все ещё мечтаешь умереть в моих объятиях?

Презрительный голос лился нежно и ласково, как шёлк, а руки сжимали все крепче. Каждый вдох болезненно заполнял сдавленную грудину и с хрипом вырывался, чтобы следующий наполнил лёгкие только на половину, потом на четверть.

– Взгляни на себя! Беспомощная, зависимая, жалкая…

– Так смотри на меня внимательно!

Не уверенная, стоят ли ещё на ногах или болтается в воздухе, Лина откинулась в железном обруче. Подняла подбородок, выставляя напоказ лицо, давно забывшее отражение. Поглядела в прищуренные глаза:

– Ты сделал меня такой. Любуйся!

– Сомнительное удовольствие.

– Правда? Но, тебе придётся смотреть. И терпеть. Смотреть и терпеть. Ты должен, – Лина роняла слова в брезгливое лицо, глядевшее на смерда с божественной высоты:

– Ведь я купила тебя, помнишь? – она сильнее откинулась в его руках, чтобы видеть, как темнеют синие глаза, вваливаются щёки, натягивается и бледнеет кожа на скулах: – На мои деньги ты имеешь окружающих. А я имею тебя, Кит, – произнесла прерывистым шёпотом, словно одаривая грязной лаской. – Ты можешь тысячу раз думать обратное, но, я имею тебя, сукин сын!

Запрокинув голову, Лина резко, металлически рассмеялась. Она бы хохотала до смерти, но Берри разомкнул объятия и влепил пощёчину.

Лина упала на колени, схватилась за подлокотник кресла, сдирая кожу о резьбу. Убрав волосы с лица, улыбнулась. Гладкий гриф доверчиво скользнул в ладонь. Нежно обхватив его, она замахнулась. Гитара обрушилась на стол и жалобно вскрикнула. Лина удивилась, что хватило сил поднять её. Снова размахнулась. Инструмент не выдержал. Отскочили порожки, лакированный бок треснул, в сторону полетели щепки. Лина замахнулась ещё. И ещё. Обливаясь потом, обессиленная, она швырнула в угол остатки того, что минуту назад являлось хозяйской гордостью.

Кит не останавливал. Не менял застывшей позы. Бескровное лицо было маской, отделившейся от загорелой шеи. Провалы глаз – черными омутами.

– Кто это был? – спросила она, переводя дыхание. – Чак или Кёртис? Все время забываю.

– Чак.

Воцарилось молчание. Раскинулось между неподвижными фигурами с открытым ртом и разбросанными конечностями – тяжёлое, безобразное, сосущее...

– Ты закончила? – протянул Берри, едва разжимая губы. – Теперь моя очередь.

Длинное тело накренилось, нападая молниеносно, словно бросок змеи. Мужские руки оказались у горло и быстро разошлись. Затрещала ткань. Остатки футболки повисли на плечах. Лина не успела охнуть, голая кожа встретила шершавый пол, в лопатки и бёдра впились занозы.

– Убери руки! Все кончено!

Она пыталась остановить его, упёрлась локтями в торс, понимая, что не остановит. Хотела найти правильные слова. Но таких слов не существовало. Берри смахнул с себя её руки, как щепки раскуроченной гитары, вмял в половицы. Затрещали кости. Колено грубо вклинилось между бёдер.

– Ненавижу тебя... подонок...

Не осталось ни сил, ни слёз. Лина недоумевала, почему сознание, которое так часто ускользало, не покидает сейчас, когда внутри и снаружи рвёт на части. Мозг работал холодно и чётко. Как дотошная стенографистка фиксировал тяжесть, под которой расплющенные органы вопили, требуя кровь и кислород; циничные движения, которые давно не причиняли болезненности…

Боли нет. Больше нет. Даже боли. Она стояла на пороге незнакомой комнаты. Переступить предел и освободится. Всего-то… Лина шагнула в белый густой свет. Позади захлопнулась дверь.

Тяжело дыша, Кит поднялся на колени. Не глядя на распластанное в ногах тело, застегнул джинсы, пошатываясь, пересёк гостиную. У лестницы обернулся.

– Хочешь, знать, какое из тебя пойло, Лина? Самое говённое, какое только может быть. Блевать охота.

Он изобразил рвотный спазм и вышел в ночь, оставив двери раздвинутыми.

Лёд сковал трещинами стены. Иней покрыл смутно выступающие из темноты поверхности. Лёг на щёки. Стылый холод, не снаружи, изнутри…

Лина повернулась на бок, подтянула колени. Скрюченные пальцы прижались к животу. Чей крик разорвал тишину? Подвывания какого животного вернуло эхо пустого дома? Это не человеческий голос. Это не могла делать она…

Грязно-бледная щель вдалеке слабо отторгла землю. Лина приподнялась. Свободное от контроля чистое электричество вздёрнуло руки, стянуло с топчана циновку, закутало плечи. Пальцы разжались. Вытащить у Кита из кармана ключ, оказалось удивительно просто.

На улице пусто и тихо. Ступня перед ступнёй. Приклад бьётся в бедро. Но тело упорно тащится вперёд, следуя инстинкту.

Съёмочную площадку осветили два мощных прожектора. Фигурки внизу судорожно бегали, толкались, исчезали в темноте – сонные, заспанные...

Спина нашла поддержку ржавого металла, сваленного в тени павильона на холме. Она вскинула ружье, глаза прощупали пространство. Лина знала – он здесь.

И нашла его.

На краю давно смонтированной площадки рабочие устанавливали трамплин. Широко расставив ноги и вытянув руки, Кит дожидался, пока один мужчина обмотает колени и локти широкими бинтами, а другой приладит к груди жилет. Закончив, они помогли ему влезть в комбинезон. Клацнули карабины, натянулся страховочный трос. Лина проследила за ним: он исчезал за огромным вентилятором перед воздушными блоками, напоминающими матрасы. Влажное серое утро пронзили фары пожарной машины, она остановилась неподалёку от тормозящей площадки. В низине пиротехники развернули тяжёлую ткань. Спустя секунду, по ней побежал огонёк, поднялся выше и превратился в жёлтую стену. Рабочих скрыл дым.

В пяти метрах от трамплина стоял мотоцикл. Зажав под мышкой шлем, Берри приблизился к нему. Лина посмотрела вниз. Натянутый трос вибрировал в искажённом от пламени воздухе, словно дрожал нетерпением. Сработает верно – не позволит каскадёру разбиться, но не спасёт от пламени, которое вентилятор гнал по оврагу. Не успеют вовремя те парни, что пьют кофе у фургонов – сгорит заживо.

Лина повела прицелом, сфокусировалась на Берри. 
Глаза в прорези маски сузились. Неотрывно смотрели в сердце пламени. Кит медленно надел шлем, перекинул через сидение ногу. Углы рук стали с механизмом единым целым. Мотоцикл взревел, вздыбился словно дикий мустанг, на один удар сердца завис в воздухе и подчиняясь мягкому движению прямого корпуса, бросился вперёд.

Лина опустила ружье. Она пришла освободить его, но Кит все сделает сам. Она вспомнила свой сон, видела, что произойдёт. Развернулась и побрела домой.

В кране собиралась вода, капли срывались, ударялись в металлическую раковину. Кап-кап... Звук монотонно разносился по комнатам.

Лина стала под душ. Намылила лицо, тщательно сполоснула волосы, почистила зубы. Протёрла пыльное зеркало. Припудрила щёки и наложила слой румян, как учила Натали. Подкрасила ресницы и прорисовала длинные стрелки в стиле 50-х годов. Красной помадой обвела губы и приподняла лицо. Красную помаду однажды подарила Бекки. Но Лина тогда не понимала красный, считала вызывающим. Она ошибалась. Бекки права – красный её цвет. Поправила контур мизинцем и улыбнулась.

В чемодане отыскалось платье. Лина тогда не знала, зачем упаковала его в последний момент. Теперь знала. Жаль, что шёлк больше не облегает фигуру, а морщится складками на груди и по бокам. Серые туфли в тон отказывались налезать на распухшие ноги. Лина нахмурилась, сдирая кожу, надавила и победно улыбнулась. С волосами пришлось повозиться. Сколько по ним не проводила щёткой, они всё сыпались и сыпались. В косметички нашлись маникюрные ножницы.

Идеально…

Лина устроилась с одной стороны стола, расправила на платье складки и перемешала по лакированной поверхности белые, красные и синие таблетки.